квазирыцарь
«Они пробираются через бурелом и плесень, скачут по канавам и тонут в болотах.
Они идут, и дождь идет вместе с ними. Холодные, вязкие, жирные, печальные капли; одна из них падает Хидану на нос. Он ругается и спотыкается о валежник, влажный и поросший мхом. В грозовой сезон по лесу лучше не ходить, но если Какузу захочет пойти до деревни лесом – а он уже захотел, - и завязнуть в трясине, то Хидану его не успокоить.
Капли бьют его по лбу, сыплются дробью в губы, падают за воротник. Свою злобу Хидан бросает в тяжелую поступь. Следы от его сандалий глубоко проминают землю. Туда стекает дождевая вода.
Какузу высится впереди. Идет длинными шагами, такими, что Хидан поспевает за ним только шумным медвежьим скоком. Без маски и ткани, покрывающей обычно голову – они промокли насквозь и липли бы сейчас ко лбу и щекам, а вода бы стекала в швы и впитывалась в нити; он снял ее от греха подальше. Черный, как густая забродившая патока, мокрый и всклокоченный.
Какузу похож на одно из своих растрепанных сердец. На клок шерсти из хвоста священного белого вепря.
На полуобнаженного бога, облаченного в накидку из бесовских шкур.
Для одного из своих Богов Хидан половинит и рубит себя; в обмен на это Бог, не слишком внимательный к мелочам, дает ему бессмертие.
Другой Бог защитит его от любой напасти, пусть он и молчит об этом. Ему Хидан вверяет свое бессмертие, догоняет его прыжком биджу и вцепляется в его рукав, чтобы не отставать.»
Они идут, и дождь идет вместе с ними. Холодные, вязкие, жирные, печальные капли; одна из них падает Хидану на нос. Он ругается и спотыкается о валежник, влажный и поросший мхом. В грозовой сезон по лесу лучше не ходить, но если Какузу захочет пойти до деревни лесом – а он уже захотел, - и завязнуть в трясине, то Хидану его не успокоить.
Капли бьют его по лбу, сыплются дробью в губы, падают за воротник. Свою злобу Хидан бросает в тяжелую поступь. Следы от его сандалий глубоко проминают землю. Туда стекает дождевая вода.
Какузу высится впереди. Идет длинными шагами, такими, что Хидан поспевает за ним только шумным медвежьим скоком. Без маски и ткани, покрывающей обычно голову – они промокли насквозь и липли бы сейчас ко лбу и щекам, а вода бы стекала в швы и впитывалась в нити; он снял ее от греха подальше. Черный, как густая забродившая патока, мокрый и всклокоченный.
Какузу похож на одно из своих растрепанных сердец. На клок шерсти из хвоста священного белого вепря.
На полуобнаженного бога, облаченного в накидку из бесовских шкур.
Для одного из своих Богов Хидан половинит и рубит себя; в обмен на это Бог, не слишком внимательный к мелочам, дает ему бессмертие.
Другой Бог защитит его от любой напасти, пусть он и молчит об этом. Ему Хидан вверяет свое бессмертие, догоняет его прыжком биджу и вцепляется в его рукав, чтобы не отставать.»