квазирыцарь
Achtung: ооооочень (!!!) много вкусного, будьте осторожны, не поправьтесь на пару кг! D:>
31.07.2011 в 23:51
Пишет dakota.):для моего родного Коуда, маленький непонятнодрабблик куча даров про наших чаров - Медведя и Синичку 
О кислых ягодах и Змеиной тропе
Вы знаете, на этой стороне Земли – а Земля ли это еще? – все немножко по-другому. Здесь короткие осень с летом, весна длинная и долговязая, как земные высотки, а зимы почти нет. Те, кто знаю Синицу, шутят: это она специально богов подговорила, чтобы Медведя не мучили животные инстинкты. Синица в ответ обычно фыркает, перекидывается в птичку и улетает на дальнюю ветку клевать ярко-голубые ягодки-алмазовки. И глаз с ложбины между ворчливых холмов не сводит.
Все, что выше земли здесь не синее, как у людей, а скорее полупрозрачно-зеленоватое. Брызги акварели на дне венецианского сосуда. Толченая водоросль в колдовском вареве. Короткий густой подшерсток на земле – сочный и золотой, как спинки бронзовок под самым ярким северным солнцем. Поэтому роса кажется радужной, когда скатывается по траве глубоко в землю. Даже скептичная по вечерам Синица иногда не может глаз отвести. Потом вытаскивает на крыльцо и Медведя за рукав, возбужденно руками размахивает и шепчет, непонятно отчего: «Сколько раз видела – а все как впервые!».
Кохаб смотрит чуть-чуть свысока и обнимает ее за плечи. Она прячет лицо у него на груди.
Солнце тут белое-белое, а луна отдает не перламутром, а синим налетом горных ручьев. Ночи от этого граненые и яркие, особенно при растущем месяце, когда тучами налетают на это двугорье маленькие лунные драконы – похожие на земных стрекоз, только крылышки у них затянуты тончайшей перепонкой. И, радуется Синица, в этом месте еще никто не додумался до того, чтобы сдирать эти перепонки и использовать их в своих целях. Все-таки Звери – не люди.
Их домик стоит в ямке недалеко от подножия двух сросшихся холмов-двойняшек: один выше и тоньше, второй – высокий и массивный. Змеиная тропа, пролегающая между ними и уводящая далеко-далеко, к самой кромке океана, увита низкими кустами огневинки – кислых ярко-рыжих ягодок. Огневинку можно толочь с сахаром, и иногда Синица прохаживается вдоль Змеиной тропы, срывая с колючих радужно-росистых веток кисти пламенных ягод, а потом намешивает ее с сахаром столько, что хватает на целую неделю. Кохаб, правда, может есть огневику прямо так, без всякого сахара – и всякий раз Синица приходит в ужас и морщится, потому что: как это можно есть?!
Жизнь здесь немножко странная. Непривычная. Но иногда Синица ждет Медведя на веранде и выводит кончиком пальца по деревянным перилам в кружочках стесанных годичных колец: «Все, о чем мы так долго мечтали». Поднимает глаза на лужайку перед домом и смотрит в радужные капли, подсвеченные колдовским лунным фаянсом. И в сердце теплеет.
А скоро возвращается и Кохаб. Она различает его фигуру, скоком минующую Змеиную тропу, почти сразу. Подрывается с места и несется босиком через высокую росистую траву ему навстречу, а когда между ними остается, наверное, шагов шесть, вскидывается птичьей манерой и бросается ему на шею. Как будто не видела его целый день – а ведь ушел он несколько часов назад! Но тут Синица ничего с собой поделать не может. Скучает, если нет возможности поминутно дергать его за рукав и восхищаться тем, какая синяя и сочная сегодня алмазовка, какой красивый лунный дракон сел к ней на плечо и какой дружелюбный нынче океан.
Синица щебечет о чем-то, пока вприпрыжку вышагивает по траве до дома и тянет его за собой, крепко стискивая в пальцах его узкую, длинную ладонь.
Она останавливается у крыльца и дожидается, пока он поравняется с ней, а потом оборачивается через плечо и говорит:
- Вот сколько раз видела, а…
- А все как впервые, - заканчивает Медведь за нее и ухмыляется от скулы до скулы. – Пойдем уже в дом, ладно?
Об океанских подарках и вредных мужских привычках
К океану Синица относится настороженно. Не то чтобы боится, но опасается. С Земными водами таких проблем не было – они всегда были тихие, прирученные человеком, и только иногда в пенных воротничках на волнах во время приливов тушевалась прежняя дикость. Это было одной из тех причин, по которым Синица упросила Медведя сбежать сюда – все на той Земле дышало принижением и болью. Срезанная под самый корень трава, в болезненных наростах от того, чем люди кормили землю. Волки, которые даже не хотели с Синицей разговаривать – с проплешинами на боках и перебитыми лапами, вынюхивающие каждый сугроб в поисках капканов. Облака, черненые сажей и дымом. Полосы выжженных земель там, где могли расти чудесные плодоносные деревья.
Этот океан совсем не так прост. К нему иной раз и подойти страшно, потому что он светится этим своим королевским серебром, манит и выглядит робким и улыбчивым, а как только подойдешь поближе – вываливает тут же язык-волну и хватает тебя за лодыжки. Попробуй еще устоять! А Синица визжит, обращается птицей и летит стремглав к Кохабу на плечо. Смотрит сердито до ужаса – океан хохочет, сворачивается кошкой в своей котловине и, стервец, совершенно не чувствует себя виноватым.
С Медведем они дружны, вот уж черт знает почему – Синица ни черта не смыслит в мужских разговорах, вот и предпочитает в их компанию не ввязываться. Когда Медведь снимает ее со своего плеча и сажает на большой стекольно-черный валун, торчащий посреди пляжа, она только крылышки отряхивает от налипших песчинок и перья на шее вздыбливает. А Медведь разбегается как следует и на полном ходу влетает в океанские ладони, которые тот специально вытягивает лодочкой и уносит друга, наверное, к самому дну…
Синица, перекинувшись обратно, ладонью собирает песок в горстки. Это – холмы-двойняшки, это – тропа между ними, как хребет дракона, это – далекий-далекий океан, а к востоку и западу они еще не ходили, потому что устаканилось все здесь совсем недавно. Но они обязательно сходят. Их мир не может быть чем-то ограничен здесь, в этих землях, не имеющих начала или края – в вечных землях.
Вылезая из воды, Кохаб пожимает океану соленые скользкие пальцы, зажимает что-то в горсти свободной руки. Подходит к Синице и вываливает это все перед ней на песок, убив одну из гор-двойняшек. Говорит:
- Смотри, настоящий золотой жемчуг! Насилу уговорил эту раковину его отдать. А то сидит целыми днями у себя на дне, нижет его на нитку, самой он ей не нужен, а другим отдать – жалко. Но я выпросил. Обменял на свой молочный зуб, - он подмигивает ей и садится мокрым задом прямо в песок.
- Ты отдал ей свой зуб? – ужасается Синица, а пальцами перебирает жемчуг на тонкой жесткой нитке. Жемчужинки крупные и немножко шершавые, а цветом – как солнечные лучики. Или самые пронзительные нотки северного сияния.
- Это был камень, который я нашел по пути, - Медведь пожимает плечами, на мгновение скалится всеми зубами, очень довольный собой, и Синица не может не рассмеяться. Подносит жемчужное ожерелье к шее, и нитка сама расплетается на концах, щекочет синицыну шею и снова смыкается сзади. В этом прелесть океанских Даров – они не принадлежат никому, кроме тебя. Если ты, конечно, не забрал их силой. Тогда не жди ничего кроме постоянных синяков и ранок – ночами они будут кусать тебя, пока не вернешь их туда, откуда взял.
В горстке, которую принес Медведь – ворчащая Морская Звезда, стирающая с себя мокрый песок руками-лучиками и от этого пачкающаяся еще больше; несколько трубочек кораллов, рыжих, красных и голубых, которые свистят на разные лады; смешливые трещащие ракушки, которые даже на берегу не прекращают болтать.
Синица берет их в руки и осторожно подходит к улыбающемуся океанскому рту. Присаживается на корточки, кладет звезду с кораллами и ракушками за кромку прилива. Ручища океана прокатывается в сантиметре от кончиков пальцев ее ног. Свистят коралловые трубочки, увлекаемые на дно. Океан говорит ей: спасибо, мелкая!
Синица хмурится, поднимаясь на ноги. И думает, что, возможно, ей еще удастся с ним подружиться.
Ведь в конечном итоге он просто вредничает, ничего более.
О каменных драконах и смешливом ветре
Конечно, в конечном итоге Синица уговаривает Медведя предложением прогуляться где-то подальше от нескромных двойняшек и океана. Вьется у его ног в непонятной радости и все заливается про то, как там, наверное, хорошо и интересно. И он сдается. Чешет в затылке, сомневается, потому что ночь на дворе уже, хоть ночи здесь и светлые, и звездные, и шумные. Но когда, в конце концов, он мог ей в чем-то отказать?..
Крохотную рощицу Синица пролетает почти бегом, пока ее не догоняет обратившийся зверем Кохаб и ворчит, чтобы она не неслась так скоро – мало ли, какие лунные страдальцы снуют по этим кустам. Деревья в этой рощице похожи на молоденькие земные клены, только листья у них семиконечные и похожи на сердитые звездочки. Листья на старых деревьях совсем прозрачны и упруги на ощупь; говорят, что умельцы приспособились делать из них линзы для тех, кто плохо видит.
Синица садится к Медведю на холку и хихикает, когда он перекатывается с лапы на лапу. Под лопатками бьется родное и искрящее живостью. Она кладет туда ладони, пьет эту энергию и делится взамен своей. Поднимает пальцы, срывает с ветки полупрозрачный листочек, смотрит через него на робкое небо в прорехах между ветвями. Чем выше растет ветка, тем более непрозрачный и молодой на ней листочек. Оканчиваются верхушки крохотными пятнышками о семи концах, похожих на капли молока. Нижние листья кажутся стеклянными. Синица нарочно раскачивает их пальцами. Одни в ответ мелодично звякают, другие шуршат и жалуются, что даже в последние дни жизни им не дают поспать. Синица улыбается; затаенно, по-ночному, хотя все внутри распирает от непонятной радости.
Когда деревья редеют, и впереди показывается склон, Синица задирает голову и вытягивает шею, разглядывая слоистое небо в звездных брызгах. Луна косится одним фарфоровым глазом. Синица улыбается ей и машет рукой и может поклясться, что Луна улыбнулась в ответ. Ковер из маленьких розовых колокольчиков звякает в ужасе, когда Кохаб заносит лапу для шага. Он кривится, но Синица видит: замедляет шаг, чтобы колокольчики могли разбежаться и освободить место для его широкой когтистой лапы.
Шерсть у Кохаба в этой форме – теплая, и пахнет вовсе не едким мускусом, а какой-то странной травяной пыльцой, древесным сиропом и морской солью. Удивительно, как быстро место оставляет на тебе свой отпечаток, если ты этому месту действительно приглянулся!.. Синица запускает пальцы в медвежью шерсть, почесывает и сама урчит. Трескливо и немножко по-птичьи, но очень довольно.
Когда колокольчики заканчиваются, Синица слышит спиной, как они сокрушенно звякают друг о дружку. И думает: надо бы прийти сюда при свете дня и поиграть на дудочке, которую Кохаб для нее выстругал. Голос у нее тоненький, совсем как у этих страдальцев, и, может, они перестанут быть такими грустными…
Они замирает на медвежьей спине, когда пологий склон скатывается вниз перед ее глазами, а потом продолжается гигантской каменной косой. Позвоночник Древнего Дракона. Хвост Гигантской Змеи. Дорожка слеплена из крупных камней, передний ее конец теряется в далеком дымчатом тумане, в ширину она, наверное, не больше трех крупных шагов, а по обе стороны от каменистых ребер – чистая пьянящая бесконечность.
Синица смотрит в темные зрачки ленивой пропасти, и у нее невольно кружится голова. Черной шерстью ревнивая бездна обнимает этот каменный хребет. В его зубах то тут, то там, раскачиваются золоченые стебли высокой травы. Западный ветер ерошит их перед сном и, кажется, на гостей смотрит неодобрительно.
Синица мнется и едва ли не падает с холки Медведя, когда он ступает на камни передними лапами и замирает в ожидании. Чувствует – холодную бездну и ироничный ветер не хуже самой Синицы. Камни теплые, только немножко грубые.
Западный ветер выдыхает в седую бороду. Шепчет: ну, заходите, раз нагрянули, посреди ночи-то! Только недолго. Здесь совсем скоро время сна.
Синица обнимает Медведя за шею, пока он качающейся походкой несет ее по хребту. Когтями скребет камни и явно чувствует себя уверенно, хотя Синице отчего-то кажется, что если она сорвется вниз, не успев перекинуться птичкой, с этой пропастью не выйдет дружеской беседы. Она, наверное, дочка этого ветра. Отчего только такая тоскливая?..
Далеко Кохаб не заходит. Выбирает крупный камень и наклоняет голову, чтобы Синица могла с него соскользнуть. Чувствуется под ногами рокочущая жизнь – как будто бы это и впрямь не стержень горы, а дикий крылатый дракон. Как будто там, в тумане, покоится его голова, слишком тяжелая для того, чтобы он ее поднимал и смотрел на незваных гостей. Синица смотрит, как трепещет в щели маленький медный цветок на короткой ножке. Протянув руку, трогает сонные лепестки пальцами.
Старик-ветер смеется по-доброму, говорит, всколыхнув стебель дыханием: возьми, если так хочется! Это закон нашего гостеприимства – гость может забрать то, что ему приглянулось.
Цветок для Синицы срывает Кохаб – уже не Зверь. И заправляет ей в волосы, прямо над двумя синичьими перьями. А потом садится рядышком и бесстрашно опускает ноги в мрачную бездну.
Синица кладет голову ему на плечо. Западный ветер шепчет над юной золотой травой, чтобы она засыпала поскорее и набиралась сил – тогда обязательно вырастет большой и красивой.
Буду солнечным лучиком? – спрашивает она сквозь сон.
Будешь лучше, - смеется старик, и вместе с ним тихонько смеется Синица.
А обратный путь, как водится, покажется им намного короче.
О том, как Медведь Снегиря троллит
Странная штука – память, правда?
Бредем иногда с Шаем по лесу, он вцепится мне в загривок и бубнит, что шагов через десять будет развилка, и там надо будет повернуть направо. А я задумаюсь – или он меня заболтает, девка пернатая – а, дойдя до развилки, и забуду, куда он там мне поворачивать сказал.
Зато стоит на моих глазах появиться челкастому синичкиному братцу – так сразу в голове кишмя кишат все пошлые анекдоты, которые я слышал.
А слышал я похабщины всякой немало, верите?
Уж характер у меня такой. Ничего с этим не поделать.
Реакции у меня тоже – шик! Поэтому когда лохматый Снегирь блещет пятном красных волос перед моими глазами, я бодро хватаю его ладонью и наставляю на путь истинный. Лицом к себе, то есть.
И улыбаюсь широко и очень приветливо. Читай по губам: сейчас будет что-то горяченькое!
Синица рядом со мной смешливо фыркает и прижимается щекой к моей руке.
- Привет, пацан! – фамильярничаю я и гляжу на него сверху вниз. Не дорос еще до моих бравых двух - почти - метров. Синица так вообще метр с кепкой, но она – это она…
Нет, к пареньку я отношусь добродушно, честное слово.
Но иногда просто не могу сдержаться. Кому от этого хуже-то будет? Я даже минуса в карму не заработаю, вот увидите.
- Привет, - осторожничает Снегирь и щупло посматривает то на меня, то куда-то вбок. Иногда – на сестру. «Спаси меня, ради всего святого!».
Она его не спасает. Жестокая, жестокая женщина! – я одобряю и поглаживаю ее по плечу.
- Хочешь анекдот? – глаза у меня, наверное, сверкают, как начищенные золотые монетки. Пошлым, нехорошим блеском. Да мне, собственно, и не нужен его ответ, чтобы начать: - Привел к себе парень девушку. Выпили, потанцевали, легли в постель…
Я подмигиваю ему, как заговорщик. Синица хихикает едва слышно и прячет лицо у меня на груди.
- Парень ее, значит, уложил на спину – смекаешь? – я изображаю ладонью переворот. Вот так он ее уложил. Аж головой стукнулась, бедняжка… – А сам сверху.
Снегирь сглатывает так, что его тоненькое гусиное горло аж встряхивает. Знаете, приятно, когда видишь отличный результат своей работы, именно то, на что ты рассчитывал. В моем случае щеки парня идут чудесными свекольно-красными пятнами. Как бы не перенервничал. Синичка расстроится.
- Он ее трахает полчаса, два, три… – понимаете, на каком слове я делаю логическое ударение? И Синица глубже зарывается лицом в мои ключицы, а щеки у Снегиря уже в один цвет с его заколотой гривой, и прекрасные алые паруса его скул реют до самых висков… Ну, то есть, никакой я не поэт, конечно, но краснеет парень знатно. Я собой доволен. – А потом поднимается и говорит: «Ну, все, теперь ты меня долго не увидишь».
Интонации брутального парня у меня получаются хорошо.
- А она ему: «Мне уже пора уходить?» – и я пищу и выпучиваю глаза, изображая огорченную девушку. Снегирь ищет глазами какую-нибудь щель, куда он мог бы забиться. Честное слово, я бы на его месте перекинулся в птичку и улетел куда-нибудь. Знатное на малого оцепенение напало, выходит. Не могу собой не гордиться.
- «Нет», - говорит парень, - «переворачивайся!» – и я смеюсь скорее от вида синичкиного братца, нежели от удачной шутки. От анекдота, знаете ли, и я сам всегда поржать могу, без публики – я все-таки не ханжа какой-то. А такую перепуганную рожу не каждый день увидишь. Если бы парень был электроплиткой с индикатором нагрева в виде ярлычка красного цвета, на щечках Снегиря вполне можно было бы поджарить средней толщины ломоть мяса.
- Кохаб, ну хватит уже! – смеется Синица и обхватывает мою руку обеими своими. Урезонила меня уже тогда, когда я повеселился, но все-таки урезонила – молодец девочка! – Снегирь, милый, не слушай его. Он просто шутит, – брови она ставит домиком. Смотрится мило. Это она так перед ним извиняется, наверное.
- Рад был повидаться, - мямлит Снегирь невпопад и смывается где-то за углом. Синица улыбается сочувственно.
Я обнимаю ее теснее, вдыхаю полной грудью искристо-холодный весенний воздух и произношу радостно:
- Какой сегодня прекрасный день!
URL записиО кислых ягодах и Змеиной тропе
Вы знаете, на этой стороне Земли – а Земля ли это еще? – все немножко по-другому. Здесь короткие осень с летом, весна длинная и долговязая, как земные высотки, а зимы почти нет. Те, кто знаю Синицу, шутят: это она специально богов подговорила, чтобы Медведя не мучили животные инстинкты. Синица в ответ обычно фыркает, перекидывается в птичку и улетает на дальнюю ветку клевать ярко-голубые ягодки-алмазовки. И глаз с ложбины между ворчливых холмов не сводит.
Все, что выше земли здесь не синее, как у людей, а скорее полупрозрачно-зеленоватое. Брызги акварели на дне венецианского сосуда. Толченая водоросль в колдовском вареве. Короткий густой подшерсток на земле – сочный и золотой, как спинки бронзовок под самым ярким северным солнцем. Поэтому роса кажется радужной, когда скатывается по траве глубоко в землю. Даже скептичная по вечерам Синица иногда не может глаз отвести. Потом вытаскивает на крыльцо и Медведя за рукав, возбужденно руками размахивает и шепчет, непонятно отчего: «Сколько раз видела – а все как впервые!».
Кохаб смотрит чуть-чуть свысока и обнимает ее за плечи. Она прячет лицо у него на груди.
Солнце тут белое-белое, а луна отдает не перламутром, а синим налетом горных ручьев. Ночи от этого граненые и яркие, особенно при растущем месяце, когда тучами налетают на это двугорье маленькие лунные драконы – похожие на земных стрекоз, только крылышки у них затянуты тончайшей перепонкой. И, радуется Синица, в этом месте еще никто не додумался до того, чтобы сдирать эти перепонки и использовать их в своих целях. Все-таки Звери – не люди.
Их домик стоит в ямке недалеко от подножия двух сросшихся холмов-двойняшек: один выше и тоньше, второй – высокий и массивный. Змеиная тропа, пролегающая между ними и уводящая далеко-далеко, к самой кромке океана, увита низкими кустами огневинки – кислых ярко-рыжих ягодок. Огневинку можно толочь с сахаром, и иногда Синица прохаживается вдоль Змеиной тропы, срывая с колючих радужно-росистых веток кисти пламенных ягод, а потом намешивает ее с сахаром столько, что хватает на целую неделю. Кохаб, правда, может есть огневику прямо так, без всякого сахара – и всякий раз Синица приходит в ужас и морщится, потому что: как это можно есть?!
Жизнь здесь немножко странная. Непривычная. Но иногда Синица ждет Медведя на веранде и выводит кончиком пальца по деревянным перилам в кружочках стесанных годичных колец: «Все, о чем мы так долго мечтали». Поднимает глаза на лужайку перед домом и смотрит в радужные капли, подсвеченные колдовским лунным фаянсом. И в сердце теплеет.
А скоро возвращается и Кохаб. Она различает его фигуру, скоком минующую Змеиную тропу, почти сразу. Подрывается с места и несется босиком через высокую росистую траву ему навстречу, а когда между ними остается, наверное, шагов шесть, вскидывается птичьей манерой и бросается ему на шею. Как будто не видела его целый день – а ведь ушел он несколько часов назад! Но тут Синица ничего с собой поделать не может. Скучает, если нет возможности поминутно дергать его за рукав и восхищаться тем, какая синяя и сочная сегодня алмазовка, какой красивый лунный дракон сел к ней на плечо и какой дружелюбный нынче океан.
Синица щебечет о чем-то, пока вприпрыжку вышагивает по траве до дома и тянет его за собой, крепко стискивая в пальцах его узкую, длинную ладонь.
Она останавливается у крыльца и дожидается, пока он поравняется с ней, а потом оборачивается через плечо и говорит:
- Вот сколько раз видела, а…
- А все как впервые, - заканчивает Медведь за нее и ухмыляется от скулы до скулы. – Пойдем уже в дом, ладно?
Об океанских подарках и вредных мужских привычках
К океану Синица относится настороженно. Не то чтобы боится, но опасается. С Земными водами таких проблем не было – они всегда были тихие, прирученные человеком, и только иногда в пенных воротничках на волнах во время приливов тушевалась прежняя дикость. Это было одной из тех причин, по которым Синица упросила Медведя сбежать сюда – все на той Земле дышало принижением и болью. Срезанная под самый корень трава, в болезненных наростах от того, чем люди кормили землю. Волки, которые даже не хотели с Синицей разговаривать – с проплешинами на боках и перебитыми лапами, вынюхивающие каждый сугроб в поисках капканов. Облака, черненые сажей и дымом. Полосы выжженных земель там, где могли расти чудесные плодоносные деревья.
Этот океан совсем не так прост. К нему иной раз и подойти страшно, потому что он светится этим своим королевским серебром, манит и выглядит робким и улыбчивым, а как только подойдешь поближе – вываливает тут же язык-волну и хватает тебя за лодыжки. Попробуй еще устоять! А Синица визжит, обращается птицей и летит стремглав к Кохабу на плечо. Смотрит сердито до ужаса – океан хохочет, сворачивается кошкой в своей котловине и, стервец, совершенно не чувствует себя виноватым.
С Медведем они дружны, вот уж черт знает почему – Синица ни черта не смыслит в мужских разговорах, вот и предпочитает в их компанию не ввязываться. Когда Медведь снимает ее со своего плеча и сажает на большой стекольно-черный валун, торчащий посреди пляжа, она только крылышки отряхивает от налипших песчинок и перья на шее вздыбливает. А Медведь разбегается как следует и на полном ходу влетает в океанские ладони, которые тот специально вытягивает лодочкой и уносит друга, наверное, к самому дну…
Синица, перекинувшись обратно, ладонью собирает песок в горстки. Это – холмы-двойняшки, это – тропа между ними, как хребет дракона, это – далекий-далекий океан, а к востоку и западу они еще не ходили, потому что устаканилось все здесь совсем недавно. Но они обязательно сходят. Их мир не может быть чем-то ограничен здесь, в этих землях, не имеющих начала или края – в вечных землях.
Вылезая из воды, Кохаб пожимает океану соленые скользкие пальцы, зажимает что-то в горсти свободной руки. Подходит к Синице и вываливает это все перед ней на песок, убив одну из гор-двойняшек. Говорит:
- Смотри, настоящий золотой жемчуг! Насилу уговорил эту раковину его отдать. А то сидит целыми днями у себя на дне, нижет его на нитку, самой он ей не нужен, а другим отдать – жалко. Но я выпросил. Обменял на свой молочный зуб, - он подмигивает ей и садится мокрым задом прямо в песок.
- Ты отдал ей свой зуб? – ужасается Синица, а пальцами перебирает жемчуг на тонкой жесткой нитке. Жемчужинки крупные и немножко шершавые, а цветом – как солнечные лучики. Или самые пронзительные нотки северного сияния.
- Это был камень, который я нашел по пути, - Медведь пожимает плечами, на мгновение скалится всеми зубами, очень довольный собой, и Синица не может не рассмеяться. Подносит жемчужное ожерелье к шее, и нитка сама расплетается на концах, щекочет синицыну шею и снова смыкается сзади. В этом прелесть океанских Даров – они не принадлежат никому, кроме тебя. Если ты, конечно, не забрал их силой. Тогда не жди ничего кроме постоянных синяков и ранок – ночами они будут кусать тебя, пока не вернешь их туда, откуда взял.
В горстке, которую принес Медведь – ворчащая Морская Звезда, стирающая с себя мокрый песок руками-лучиками и от этого пачкающаяся еще больше; несколько трубочек кораллов, рыжих, красных и голубых, которые свистят на разные лады; смешливые трещащие ракушки, которые даже на берегу не прекращают болтать.
Синица берет их в руки и осторожно подходит к улыбающемуся океанскому рту. Присаживается на корточки, кладет звезду с кораллами и ракушками за кромку прилива. Ручища океана прокатывается в сантиметре от кончиков пальцев ее ног. Свистят коралловые трубочки, увлекаемые на дно. Океан говорит ей: спасибо, мелкая!
Синица хмурится, поднимаясь на ноги. И думает, что, возможно, ей еще удастся с ним подружиться.
Ведь в конечном итоге он просто вредничает, ничего более.
О каменных драконах и смешливом ветре
Конечно, в конечном итоге Синица уговаривает Медведя предложением прогуляться где-то подальше от нескромных двойняшек и океана. Вьется у его ног в непонятной радости и все заливается про то, как там, наверное, хорошо и интересно. И он сдается. Чешет в затылке, сомневается, потому что ночь на дворе уже, хоть ночи здесь и светлые, и звездные, и шумные. Но когда, в конце концов, он мог ей в чем-то отказать?..
Крохотную рощицу Синица пролетает почти бегом, пока ее не догоняет обратившийся зверем Кохаб и ворчит, чтобы она не неслась так скоро – мало ли, какие лунные страдальцы снуют по этим кустам. Деревья в этой рощице похожи на молоденькие земные клены, только листья у них семиконечные и похожи на сердитые звездочки. Листья на старых деревьях совсем прозрачны и упруги на ощупь; говорят, что умельцы приспособились делать из них линзы для тех, кто плохо видит.
Синица садится к Медведю на холку и хихикает, когда он перекатывается с лапы на лапу. Под лопатками бьется родное и искрящее живостью. Она кладет туда ладони, пьет эту энергию и делится взамен своей. Поднимает пальцы, срывает с ветки полупрозрачный листочек, смотрит через него на робкое небо в прорехах между ветвями. Чем выше растет ветка, тем более непрозрачный и молодой на ней листочек. Оканчиваются верхушки крохотными пятнышками о семи концах, похожих на капли молока. Нижние листья кажутся стеклянными. Синица нарочно раскачивает их пальцами. Одни в ответ мелодично звякают, другие шуршат и жалуются, что даже в последние дни жизни им не дают поспать. Синица улыбается; затаенно, по-ночному, хотя все внутри распирает от непонятной радости.
Когда деревья редеют, и впереди показывается склон, Синица задирает голову и вытягивает шею, разглядывая слоистое небо в звездных брызгах. Луна косится одним фарфоровым глазом. Синица улыбается ей и машет рукой и может поклясться, что Луна улыбнулась в ответ. Ковер из маленьких розовых колокольчиков звякает в ужасе, когда Кохаб заносит лапу для шага. Он кривится, но Синица видит: замедляет шаг, чтобы колокольчики могли разбежаться и освободить место для его широкой когтистой лапы.
Шерсть у Кохаба в этой форме – теплая, и пахнет вовсе не едким мускусом, а какой-то странной травяной пыльцой, древесным сиропом и морской солью. Удивительно, как быстро место оставляет на тебе свой отпечаток, если ты этому месту действительно приглянулся!.. Синица запускает пальцы в медвежью шерсть, почесывает и сама урчит. Трескливо и немножко по-птичьи, но очень довольно.
Когда колокольчики заканчиваются, Синица слышит спиной, как они сокрушенно звякают друг о дружку. И думает: надо бы прийти сюда при свете дня и поиграть на дудочке, которую Кохаб для нее выстругал. Голос у нее тоненький, совсем как у этих страдальцев, и, может, они перестанут быть такими грустными…
Они замирает на медвежьей спине, когда пологий склон скатывается вниз перед ее глазами, а потом продолжается гигантской каменной косой. Позвоночник Древнего Дракона. Хвост Гигантской Змеи. Дорожка слеплена из крупных камней, передний ее конец теряется в далеком дымчатом тумане, в ширину она, наверное, не больше трех крупных шагов, а по обе стороны от каменистых ребер – чистая пьянящая бесконечность.
Синица смотрит в темные зрачки ленивой пропасти, и у нее невольно кружится голова. Черной шерстью ревнивая бездна обнимает этот каменный хребет. В его зубах то тут, то там, раскачиваются золоченые стебли высокой травы. Западный ветер ерошит их перед сном и, кажется, на гостей смотрит неодобрительно.
Синица мнется и едва ли не падает с холки Медведя, когда он ступает на камни передними лапами и замирает в ожидании. Чувствует – холодную бездну и ироничный ветер не хуже самой Синицы. Камни теплые, только немножко грубые.
Западный ветер выдыхает в седую бороду. Шепчет: ну, заходите, раз нагрянули, посреди ночи-то! Только недолго. Здесь совсем скоро время сна.
Синица обнимает Медведя за шею, пока он качающейся походкой несет ее по хребту. Когтями скребет камни и явно чувствует себя уверенно, хотя Синице отчего-то кажется, что если она сорвется вниз, не успев перекинуться птичкой, с этой пропастью не выйдет дружеской беседы. Она, наверное, дочка этого ветра. Отчего только такая тоскливая?..
Далеко Кохаб не заходит. Выбирает крупный камень и наклоняет голову, чтобы Синица могла с него соскользнуть. Чувствуется под ногами рокочущая жизнь – как будто бы это и впрямь не стержень горы, а дикий крылатый дракон. Как будто там, в тумане, покоится его голова, слишком тяжелая для того, чтобы он ее поднимал и смотрел на незваных гостей. Синица смотрит, как трепещет в щели маленький медный цветок на короткой ножке. Протянув руку, трогает сонные лепестки пальцами.
Старик-ветер смеется по-доброму, говорит, всколыхнув стебель дыханием: возьми, если так хочется! Это закон нашего гостеприимства – гость может забрать то, что ему приглянулось.
Цветок для Синицы срывает Кохаб – уже не Зверь. И заправляет ей в волосы, прямо над двумя синичьими перьями. А потом садится рядышком и бесстрашно опускает ноги в мрачную бездну.
Синица кладет голову ему на плечо. Западный ветер шепчет над юной золотой травой, чтобы она засыпала поскорее и набиралась сил – тогда обязательно вырастет большой и красивой.
Буду солнечным лучиком? – спрашивает она сквозь сон.
Будешь лучше, - смеется старик, и вместе с ним тихонько смеется Синица.
А обратный путь, как водится, покажется им намного короче.
О том, как Медведь Снегиря троллит
Странная штука – память, правда?
Бредем иногда с Шаем по лесу, он вцепится мне в загривок и бубнит, что шагов через десять будет развилка, и там надо будет повернуть направо. А я задумаюсь – или он меня заболтает, девка пернатая – а, дойдя до развилки, и забуду, куда он там мне поворачивать сказал.
Зато стоит на моих глазах появиться челкастому синичкиному братцу – так сразу в голове кишмя кишат все пошлые анекдоты, которые я слышал.
А слышал я похабщины всякой немало, верите?
Уж характер у меня такой. Ничего с этим не поделать.
Реакции у меня тоже – шик! Поэтому когда лохматый Снегирь блещет пятном красных волос перед моими глазами, я бодро хватаю его ладонью и наставляю на путь истинный. Лицом к себе, то есть.
И улыбаюсь широко и очень приветливо. Читай по губам: сейчас будет что-то горяченькое!
Синица рядом со мной смешливо фыркает и прижимается щекой к моей руке.
- Привет, пацан! – фамильярничаю я и гляжу на него сверху вниз. Не дорос еще до моих бравых двух - почти - метров. Синица так вообще метр с кепкой, но она – это она…
Нет, к пареньку я отношусь добродушно, честное слово.
Но иногда просто не могу сдержаться. Кому от этого хуже-то будет? Я даже минуса в карму не заработаю, вот увидите.
- Привет, - осторожничает Снегирь и щупло посматривает то на меня, то куда-то вбок. Иногда – на сестру. «Спаси меня, ради всего святого!».
Она его не спасает. Жестокая, жестокая женщина! – я одобряю и поглаживаю ее по плечу.
- Хочешь анекдот? – глаза у меня, наверное, сверкают, как начищенные золотые монетки. Пошлым, нехорошим блеском. Да мне, собственно, и не нужен его ответ, чтобы начать: - Привел к себе парень девушку. Выпили, потанцевали, легли в постель…
Я подмигиваю ему, как заговорщик. Синица хихикает едва слышно и прячет лицо у меня на груди.
- Парень ее, значит, уложил на спину – смекаешь? – я изображаю ладонью переворот. Вот так он ее уложил. Аж головой стукнулась, бедняжка… – А сам сверху.
Снегирь сглатывает так, что его тоненькое гусиное горло аж встряхивает. Знаете, приятно, когда видишь отличный результат своей работы, именно то, на что ты рассчитывал. В моем случае щеки парня идут чудесными свекольно-красными пятнами. Как бы не перенервничал. Синичка расстроится.
- Он ее трахает полчаса, два, три… – понимаете, на каком слове я делаю логическое ударение? И Синица глубже зарывается лицом в мои ключицы, а щеки у Снегиря уже в один цвет с его заколотой гривой, и прекрасные алые паруса его скул реют до самых висков… Ну, то есть, никакой я не поэт, конечно, но краснеет парень знатно. Я собой доволен. – А потом поднимается и говорит: «Ну, все, теперь ты меня долго не увидишь».
Интонации брутального парня у меня получаются хорошо.
- А она ему: «Мне уже пора уходить?» – и я пищу и выпучиваю глаза, изображая огорченную девушку. Снегирь ищет глазами какую-нибудь щель, куда он мог бы забиться. Честное слово, я бы на его месте перекинулся в птичку и улетел куда-нибудь. Знатное на малого оцепенение напало, выходит. Не могу собой не гордиться.
- «Нет», - говорит парень, - «переворачивайся!» – и я смеюсь скорее от вида синичкиного братца, нежели от удачной шутки. От анекдота, знаете ли, и я сам всегда поржать могу, без публики – я все-таки не ханжа какой-то. А такую перепуганную рожу не каждый день увидишь. Если бы парень был электроплиткой с индикатором нагрева в виде ярлычка красного цвета, на щечках Снегиря вполне можно было бы поджарить средней толщины ломоть мяса.
- Кохаб, ну хватит уже! – смеется Синица и обхватывает мою руку обеими своими. Урезонила меня уже тогда, когда я повеселился, но все-таки урезонила – молодец девочка! – Снегирь, милый, не слушай его. Он просто шутит, – брови она ставит домиком. Смотрится мило. Это она так перед ним извиняется, наверное.
- Рад был повидаться, - мямлит Снегирь невпопад и смывается где-то за углом. Синица улыбается сочувственно.
Я обнимаю ее теснее, вдыхаю полной грудью искристо-холодный весенний воздух и произношу радостно:
- Какой сегодня прекрасный день!
04.08.2011 в 21:40
Пишет dakota.):Медведь/Кошка. ловим лулзы с броманса хддд
много вкусного
Подходящего момента Кошка выжидал долго.
То Синица рядом крутилась (и что ей все неймется?), то глаза мозолил этот нервный комок перьев, Шай (хотя его легко можно было спугнуть, напустив на себя томный вид, причмокнув губами и сказав: "аах, какой сладенький!"), то внезапно налетали все втроем, включая затюканного Снегиря, который, вообще-то, предпочитал Медведя обычно обходить за километр и не попадаться ему на глаза.
И вот, слава Небесному, наконец общество вокруг Медведя рассосалось, как ушная пробка - от солевой примочки, и Кошка, для верности пару раз отжавшись, тяжело вздохнул и продефилировал к Кохабу, сжимая в смуглых пальцах какую-то тряпку.
- Эй, чел, - сказал Кошка и потрогал Медведя за плечо.
Взгляд у того не внушал уверенности в завтрашнем дне, но Кошка погасил его своей динамитной улыбкой.
- У меня к тебе вот какое дело, - продолжил он нерешительно и почесал пальцами в дредах. Кохаб за этим проследил с интересом, как будто ждал, что сейчас оттуда брызнут блохи. Или мятные леденцы - уж черт знает, что можно спрятать в таких волосах - может, пару подарков ко Дню Рождения?... "Вот стервец," - подумал Медведь не к месту, но очень к Кошке. - Я знаю, что жить мне осталось не так-то долго... - тут Медведь вскинул бровь очень живописно. Кошке в жесте почудился восторг, но разозлиться он пожелал попозже. - И я не знаю никого другого, кто мог бы мне помочь. То есть, ты, конечно, тоже не вариант, -он утешительно похлопал Кохаба по плечу, как будто говоря: "Не расстраивайся, по крайней мере, миссис Медведь довольна!", - но не Снегиря же мне об этом просить, в самом деле... в общем...
Кошка прокашлялся. Вытянул вперед руки со своим тряпьем и вложил его в кохабовы ладони. И заговорил гнусаво, нараспев:
- Когда я стану совсем невыносим и скорчусь под гнетом старости; когда лицо мое, прежде такое прекрасное и живое, искусают уродливые морщины, когда со мной нельзя будет находиться в одной комнате, не зажимая ушей... и, возможно, носа - всякое же бывает, да? В общем, когда все это случится, я прошу тебя задушить меня моими портками.
Кошка улыбнулся очень невинно и трогательно и сказал:
- В честь Небесного. Ну, и кое-какой символики.
Медведь раскрыл пальцы и посмотрел на скомканные штаны Кошки. Вид у них был такой, как будто их пожевали, а потом вернули естественным путем - но об этом Медведь Кошке говорить не стал. Слишком был благодушен нынче.
- Значит, уже можно? - спросил он вместо этого и натянул штаны между сжатыми в кулак ладонями.
Кошка посмотрел на него, как на безнадежного идиота.
- Кстати, если ты будешь так много паясничать, твое лицо уже через пару месяцев станет похожим на кроличью попку.
- Много кроличьих попок повидал, умник?! - Кошка выхватил у Медведя свои штаны, скомкал их снова и засунул комок подмышку.
Потом глянул исподлобья и свирепо добавил:
- Вот приду к тебе ночью и отхлестаю этими портками. А ты еще о продолжении умолять станешь...
Медведь только посмеялся.
Да, откровенно говоря, Медведю жарко и неуютно, но он не знает, как облегчить свои страдания, потому что уже голый. И звучит это, может быть, неадекватно, но Медведь на побережье у Океана - а, значит, можно.
Другое дело, что он там не один. Припереться на импровизированный пляж им вздумалось всей компанией.
А потому здесь и неприлично одетая Синица, и полубезумный Кошка с собранной в хвост волосней, и Снегирь, белее касаточьего пузика, сидящий в одиночестве под сплетенным из сырого льна и оттого воняющим зонтиком, и Шай, который от греха (от Кошки) подальше не стал перекидываться в человека, а уселся на зонтик сверху.
Медведь, разлегшийся на песке в относительном тенечке, флегматично наблюдает, как Кошка с воплями несется в воду и Синицу с собой за руку утягивает. Как он падает в волны пластом, не прекращая орать, а Синица замирает у берега, где холод достает ей до колена, обнимает себя руками и визжит в ужасе, когда ледяные брызги летят на нее из-под кошкиной задницы.
Медведь закрывает глаза. Думает: "Сумасшедший дом". И проваливается в сладкую дремоту - минут эдак на пятнадцать.
Когда он приходит в себя, под глазами чернит от яркого солнечного света. Синица, с глянцевой от воды кожей, садится в песок рядом с братом. Кошка срывает резинку и трясет своими лохмами, разбрызгивая воду и... и еще что-то... Медведь никак не может разглядеть...
Взбрызгивают до неба, глухо звякают и падают на песок мятные конфетки. Бело-зеленые, с крученым узором. И падают, падают, падают. А Кошка треплет волосы ладонями, распевая свою пиратскую похабщину в полный голос, и все сыплются оттудя полосатые леденцы...
"Бля, - думает Медведь, поднимаясь на ноги, - пойду просплюсь..."
Синица месит тесто. Туда-сюда, туда-сюда.
С запахом теплого молока и ванильной пудры, сахара и талой муки. Ее пальцы исчезают в гладком, масленом шаре и появляются снова. Пальцы сминают толстые бока шара, проминают внутрь и растягивают снова.
По правую руку от Синицы сидит Медведь. Иногда косится мрачно в плошку, в которой происходит кровавая расправа, но вообще-то он занят чтением. Читает рукопись из обыкновенного бумажного блокнота - купил за сорок серебряных с рук у какого-то голубого эльфа, поддавшись его обещаниям сногсшибательного сюжета.
Гадость, а не книга. Ни одной постельной сцены за четырнадцать страниц.
По левую руку от Синицы на стуле раскачивается Кошка (причем, кажется, и Синица, и Медведь хотят заставить ножки стула телепатически подломиться). Перед ним на столе ничего нет, кроме миски с мукой и венчика.
Медведь смотрит, как дреды Кошки рассекают воздух и время от времени приземляются в миску с мукой.
Он отрывает кусочек от страницы своей галимой рукописи, берет с тумбы карандаш и пишет:
"Волосы иногда надо мыть, кстати. Если ты не знал." - и передает бумажку Кошке, невзначай, как врачебный рецепт.
Смотрит, затаив дыхание, потому что если бы его спросили, он бы, наверное, сказал, что Кошка читать не умеет.
Кошка берет бумажку по-бабски, двумя пальцами - кривляется; Медведь картинно прижимает ладонь ко лбу.
Кошка читает написанное (Медведь смотрит во все глаза: боже, он УМЕЕТ ЧИТАТЬ?!). Ухмыляется от уха до уха. Потом протягивает руку.
Медведь думает, что Кошка хочет карандаш для ответа, и с готовностью отворачивается, чтобы взять его.
Когда он поворачивается обратно, Кошка швыряет ему в лицо горсть муки. Медведь отфыркивается и яростно трет белое лицо; смотрит на Синицу: "Что ты ждешь, дай ему по роже этим венчиком!".
Синица отвечает ему тяжелым взглядом кухарки. И Медведь решает расправиться по-свойски: тянет руку к плетеной корзинке, в которой лежат яйца, вытаскивает то, что покрупнее, разбивает его себе в ладонь и кидает Кошке в его нахальную гадкую морду.
Кошка визжит с примесью восторга и возмущения, трясет головой. Яйцо разлетается по всей кухне, и Медведь думает: "Радуйся, идиот, что на Синицу не попало".
Тогда Кошка делает ладони корабликом и погружает их в муку. Вытаскивает с горкой, гыкает с чувством и швыряет в Медведя.
Волосы у Медведя белые. По крайней мере, пряди у лица. Лицо - тоже, а еще мучная пудра осела бабьей вуалью на ресницах.
Он бодро крошит в ладонях еще два яйца и брызжет ими через стол в Кошку.
- Ну, все! - звереет Синица и, вынув руки из теста, отвешивает им обоим по такой оплеухе, что и Кошку, и Медведя почти втыкает носом в стол - откуда столько сил? - Идите отсюда оба, как малые дети!
- Он первый начал! - врет Кошка слезливым мальчишеским голосом, а сам молниеносным движением вскакивает из-за стола, хватает миску с мукой и бумажку, а, проходя мимо Медведя, встает у тумбочки, нарочно отклячив в его сторону зад, и пишет что-то карандашом по бумажке. Потом показывает ему средний палец на прощание и уходит.
Медведь читает: "Через пятнадцать минут на заднем дворе, при полной готовности к бою и к позорной смерти. Это война!"
Медведь довольно улыбается, когда стягивает со стола корзинку с яйцами. Потом, подумав немного, берет еще и венчик.
Да, черт возьми, это - война!
Медведь думал, что был готов к любым потрясениям. О подарках Кошки в этом доме слагали легенды. Синице он однажды подарил нечто, удивительно похожее на член, Снегирю - набор для вышивки по льну, а в комнату к Шаю заявился с пустыми руками, зато перевязанный атласными ленточками.
Так что вполне можно было объяснить, почему Медведь косился на сверток в пальцах Кошки с большим подозрением. И не торопился разворачивать, когда Кошке наконец удалось впихнуть его Медведю в руки.
- О Боже, - выдохнул Кошка с притворным ужасом и сделал большие глаза. - Ты, наверное, не умеешь бантики развязывать? Смотри, это просто, я тебе покажу...
- Заткнись, - попросил Медведь хмуро и глубоко вздохнул, прежде чем разворачивать подарок.
В свертке лежала какая-то книжица и маленький выточенный из дерева медведь, стоящий на задних лапах, с продетой через голову вощеной нитью в несколько сложений. Под книгой, правда, шуршало что-то еще, и Медведь, заглянув под нее, слегка потерялся в пространстве и времени.
Это была пачка леденцов. Обычных мятных конфеток, очень популярных на этом побережье. Плоских кружочков в два цвета - зеленый и белый.
- Из волос натряс, да? Удобно... - потусторонне восхитился Медведь, рассматривая леденцы опустошенным взглядом.
- Эй, - позвал Кошка взволнованно и дотронулся ладонью до кохабовского лба, - ты упал?
- Нет, - сказал Медведь и отстранился от горячей кошкиной руки. - По крайней мере, не каучуковый член... Спасибо, Кошка. Я люблю эти конфеты, - и попытался состроить любезную улыбку. Получилась гримаса мученика, но Кошка, вроде бы, не заметил.
- Да, с членом получилось неудобно, - согласился он, покачав головой. - Ну, откуда ж я знал тогда, что вы с ней вместе?
- Кошка, - сказал Медведь с видом человека, общающегося с полным дебилом, - это было сегодня утром.
Кошка посмотрел на него странно и ухмыльнулся.
- Вот я и говорю. Ладно, бывай!
И оставил Медведя наедине с горящим следом своей ладони на лбу и мятными волосистыми леденцами в свертке.
Когда Синица с Медведем спускаются на кухню, вид у них у обоих донельзя мрачный. Снегирю даже хочется им поведать, что он совсем не вяжется с ночными синичкиными ахами, но его пугает одна мысль о том, что Медведь в ответ начнет пересказывать все в подробностях.
- Я отвратительно спала, - говорит Синица агрессивно, и непонятно, к кому она обращается. - Мне снилось, что ночью к нам с Кохабом в постель забралась эта лохматая паскуда.
Снегирь понимающе кивает. Много ли на побережье лохматых паскуд?
Нет, всего одна - Кошка.
Но он все равно спрашивает робко:
- И что она делала, паскуда-то? Надеюсь, просто лежала бревном?
Синица глядит на него злобными звездочками глаз из-под тени, залегшей под челкой.
- Нет, - произносит она мрачно и пояс халата потуже завязывает. - Паскуда... паскудила.
Медведь ставит чашку с чаем на стол. С грохотом. Видимо, настроение у него жуткое - даже к Снегирю не лезет.
- Мне то же самое снилось, - вздыхает он и поглаживает ручку чашки большим пальцем. - Та же паскуда в нашей постели. Паскудничающая...
Снегирю сглатывает:
- А вы это... уверены, что паскуда вам приснилась?
Синица с Медведем переглядываются. Она теребит пояс халата, он гладит свою чашку.
- Уверены, - отвечает Медведь, наконец, за двоих, когда по кухне пулей проносится сама лохматая паскуда.
- С добрым утром, сладенькие, - воркует Кошка, остановившись за их спинами, закинув руки им на плечи и попытавшись зависнуть в воздухе, оторвав ноги от пола.
Лицо у Медведя каменное, Синица замерла с кохабовой чашкой в руках.
- Вам же понравилось, ребята? - говорит Кошка томно и, прикрыв глаза, трется носом сначала о синицыно, потом о кохабово ухо.
Синица давится чаем, которого успела глотнуть. Снегирю приходится вскочить и похлопать ее по спине.
- Да я шучу, шучу! - визгливо смеется Кошка и отскакивает на бесопасное расстрояние от угрожающе скривившего рот Медведя. Кошка засовывает руку в вазочку с мармеладками, кладет целую горсть в рот и, нарочно причмокивая, уходит к лестнице, откуда орет:
- Шай, золотце, а ты, оказывается, такой темпераментный! Я уже несу тебе кофе в постель!..
На этот раз давится уже Медведь, и Синица сочувственно хлопает его между лопаток.
- Расслабьтесь, я снова пошутил, - произносит паскуда голосом миротворца.
И думает, что если бы взгляды умели убивать, то сам Кошка давно бы валялся на заднем дворе, многократно мертвый.
Но взгляды убивать не умеют.
А поэтому Кошка, насвистывая песенку о человеке, у которого были скрюченные ножки, взбирается по лестнице через две ступеньки.
Навестить старого пернатого друга.
Сначала Шаю действительно казалось, что нет ничего лучше, чем в жаркий денек, когда лето в разгаре, усесться в широкой прорехе между ветвями векового дерева, растущего за домом, и греться в переливчатой наливной тени. Здесь можно было даже скинуть тесные перья и стать человеком, привалиться спиной к стволу и на какое-то время расслабиться.
А потом о маленьком секрете Шая узнал Кошка. Отношения с которым у них и без того были такие сложные, что, едва заслышав энергичную кошкину поступь, Шай становился вороном и улетал так далеко, как только мог.
Развилка ветвей этого мускусного, ароматного дерева приносила покой.
Вот почему Шай чуть не навернулся с ветки, когда с веранды ему помахал длиннопалой ладонью неприятно озорной Кошка.
Сглотнув, Ворон старался смотреть четко перед собой.
Только не ему в глаза тольконевглаза невглаза...
Когда Шай повернул голову снова, Кошка сморгнул очень медленно, улыбнулся одними зубами, а потом, раскрыв пасть и высунув ненормально длинный язык, с чувством провел им по своей линии рта.
Отвернулся Шай так быстро и так резко, что у него клацнули сухие косточки под ухом. И пальцами, повлажневшими, в кору дерева вцепился с такой силой, что на ладонях остались следы.
Шай сказал себе: "Ты будешь умной птицей и не станешь глядеть на этого психопата. Тогда он уйдет".
Сказал - и тут же посмотрел.
Кошка поднес ко рту кулак, а сам пихнул себя в щеку кончиком языка изнутри. Несколько раз. Как будто только этого и ждал.
И глаза у него были необычно-радостные. Так и искрились чувством собственного великолепия.
Шай тихонько заскулил себе под нос. И спрятал лицо в ладонях.
С веранды заржали совершенно неблагородным хохотом. Встали на ноги и, судя по эху шагов, ушли.
Правда, Шай все равно услышал, как, войдя в дом, Кошка поймал кого-то (судя по звукам - Снегиря) и сказал ему: "Обожаю этого парня!"
URL записимного вкусного
Подходящего момента Кошка выжидал долго.
То Синица рядом крутилась (и что ей все неймется?), то глаза мозолил этот нервный комок перьев, Шай (хотя его легко можно было спугнуть, напустив на себя томный вид, причмокнув губами и сказав: "аах, какой сладенький!"), то внезапно налетали все втроем, включая затюканного Снегиря, который, вообще-то, предпочитал Медведя обычно обходить за километр и не попадаться ему на глаза.
И вот, слава Небесному, наконец общество вокруг Медведя рассосалось, как ушная пробка - от солевой примочки, и Кошка, для верности пару раз отжавшись, тяжело вздохнул и продефилировал к Кохабу, сжимая в смуглых пальцах какую-то тряпку.
- Эй, чел, - сказал Кошка и потрогал Медведя за плечо.
Взгляд у того не внушал уверенности в завтрашнем дне, но Кошка погасил его своей динамитной улыбкой.
- У меня к тебе вот какое дело, - продолжил он нерешительно и почесал пальцами в дредах. Кохаб за этим проследил с интересом, как будто ждал, что сейчас оттуда брызнут блохи. Или мятные леденцы - уж черт знает, что можно спрятать в таких волосах - может, пару подарков ко Дню Рождения?... "Вот стервец," - подумал Медведь не к месту, но очень к Кошке. - Я знаю, что жить мне осталось не так-то долго... - тут Медведь вскинул бровь очень живописно. Кошке в жесте почудился восторг, но разозлиться он пожелал попозже. - И я не знаю никого другого, кто мог бы мне помочь. То есть, ты, конечно, тоже не вариант, -он утешительно похлопал Кохаба по плечу, как будто говоря: "Не расстраивайся, по крайней мере, миссис Медведь довольна!", - но не Снегиря же мне об этом просить, в самом деле... в общем...
Кошка прокашлялся. Вытянул вперед руки со своим тряпьем и вложил его в кохабовы ладони. И заговорил гнусаво, нараспев:
- Когда я стану совсем невыносим и скорчусь под гнетом старости; когда лицо мое, прежде такое прекрасное и живое, искусают уродливые морщины, когда со мной нельзя будет находиться в одной комнате, не зажимая ушей... и, возможно, носа - всякое же бывает, да? В общем, когда все это случится, я прошу тебя задушить меня моими портками.
Кошка улыбнулся очень невинно и трогательно и сказал:
- В честь Небесного. Ну, и кое-какой символики.
Медведь раскрыл пальцы и посмотрел на скомканные штаны Кошки. Вид у них был такой, как будто их пожевали, а потом вернули естественным путем - но об этом Медведь Кошке говорить не стал. Слишком был благодушен нынче.
- Значит, уже можно? - спросил он вместо этого и натянул штаны между сжатыми в кулак ладонями.
Кошка посмотрел на него, как на безнадежного идиота.
- Кстати, если ты будешь так много паясничать, твое лицо уже через пару месяцев станет похожим на кроличью попку.
- Много кроличьих попок повидал, умник?! - Кошка выхватил у Медведя свои штаны, скомкал их снова и засунул комок подмышку.
Потом глянул исподлобья и свирепо добавил:
- Вот приду к тебе ночью и отхлестаю этими портками. А ты еще о продолжении умолять станешь...
Медведь только посмеялся.
Да, откровенно говоря, Медведю жарко и неуютно, но он не знает, как облегчить свои страдания, потому что уже голый. И звучит это, может быть, неадекватно, но Медведь на побережье у Океана - а, значит, можно.
Другое дело, что он там не один. Припереться на импровизированный пляж им вздумалось всей компанией.
А потому здесь и неприлично одетая Синица, и полубезумный Кошка с собранной в хвост волосней, и Снегирь, белее касаточьего пузика, сидящий в одиночестве под сплетенным из сырого льна и оттого воняющим зонтиком, и Шай, который от греха (от Кошки) подальше не стал перекидываться в человека, а уселся на зонтик сверху.
Медведь, разлегшийся на песке в относительном тенечке, флегматично наблюдает, как Кошка с воплями несется в воду и Синицу с собой за руку утягивает. Как он падает в волны пластом, не прекращая орать, а Синица замирает у берега, где холод достает ей до колена, обнимает себя руками и визжит в ужасе, когда ледяные брызги летят на нее из-под кошкиной задницы.
Медведь закрывает глаза. Думает: "Сумасшедший дом". И проваливается в сладкую дремоту - минут эдак на пятнадцать.
Когда он приходит в себя, под глазами чернит от яркого солнечного света. Синица, с глянцевой от воды кожей, садится в песок рядом с братом. Кошка срывает резинку и трясет своими лохмами, разбрызгивая воду и... и еще что-то... Медведь никак не может разглядеть...
Взбрызгивают до неба, глухо звякают и падают на песок мятные конфетки. Бело-зеленые, с крученым узором. И падают, падают, падают. А Кошка треплет волосы ладонями, распевая свою пиратскую похабщину в полный голос, и все сыплются оттудя полосатые леденцы...
"Бля, - думает Медведь, поднимаясь на ноги, - пойду просплюсь..."
Синица месит тесто. Туда-сюда, туда-сюда.
С запахом теплого молока и ванильной пудры, сахара и талой муки. Ее пальцы исчезают в гладком, масленом шаре и появляются снова. Пальцы сминают толстые бока шара, проминают внутрь и растягивают снова.
По правую руку от Синицы сидит Медведь. Иногда косится мрачно в плошку, в которой происходит кровавая расправа, но вообще-то он занят чтением. Читает рукопись из обыкновенного бумажного блокнота - купил за сорок серебряных с рук у какого-то голубого эльфа, поддавшись его обещаниям сногсшибательного сюжета.
Гадость, а не книга. Ни одной постельной сцены за четырнадцать страниц.
По левую руку от Синицы на стуле раскачивается Кошка (причем, кажется, и Синица, и Медведь хотят заставить ножки стула телепатически подломиться). Перед ним на столе ничего нет, кроме миски с мукой и венчика.
Медведь смотрит, как дреды Кошки рассекают воздух и время от времени приземляются в миску с мукой.
Он отрывает кусочек от страницы своей галимой рукописи, берет с тумбы карандаш и пишет:
"Волосы иногда надо мыть, кстати. Если ты не знал." - и передает бумажку Кошке, невзначай, как врачебный рецепт.
Смотрит, затаив дыхание, потому что если бы его спросили, он бы, наверное, сказал, что Кошка читать не умеет.
Кошка берет бумажку по-бабски, двумя пальцами - кривляется; Медведь картинно прижимает ладонь ко лбу.
Кошка читает написанное (Медведь смотрит во все глаза: боже, он УМЕЕТ ЧИТАТЬ?!). Ухмыляется от уха до уха. Потом протягивает руку.
Медведь думает, что Кошка хочет карандаш для ответа, и с готовностью отворачивается, чтобы взять его.
Когда он поворачивается обратно, Кошка швыряет ему в лицо горсть муки. Медведь отфыркивается и яростно трет белое лицо; смотрит на Синицу: "Что ты ждешь, дай ему по роже этим венчиком!".
Синица отвечает ему тяжелым взглядом кухарки. И Медведь решает расправиться по-свойски: тянет руку к плетеной корзинке, в которой лежат яйца, вытаскивает то, что покрупнее, разбивает его себе в ладонь и кидает Кошке в его нахальную гадкую морду.
Кошка визжит с примесью восторга и возмущения, трясет головой. Яйцо разлетается по всей кухне, и Медведь думает: "Радуйся, идиот, что на Синицу не попало".
Тогда Кошка делает ладони корабликом и погружает их в муку. Вытаскивает с горкой, гыкает с чувством и швыряет в Медведя.
Волосы у Медведя белые. По крайней мере, пряди у лица. Лицо - тоже, а еще мучная пудра осела бабьей вуалью на ресницах.
Он бодро крошит в ладонях еще два яйца и брызжет ими через стол в Кошку.
- Ну, все! - звереет Синица и, вынув руки из теста, отвешивает им обоим по такой оплеухе, что и Кошку, и Медведя почти втыкает носом в стол - откуда столько сил? - Идите отсюда оба, как малые дети!
- Он первый начал! - врет Кошка слезливым мальчишеским голосом, а сам молниеносным движением вскакивает из-за стола, хватает миску с мукой и бумажку, а, проходя мимо Медведя, встает у тумбочки, нарочно отклячив в его сторону зад, и пишет что-то карандашом по бумажке. Потом показывает ему средний палец на прощание и уходит.
Медведь читает: "Через пятнадцать минут на заднем дворе, при полной готовности к бою и к позорной смерти. Это война!"
Медведь довольно улыбается, когда стягивает со стола корзинку с яйцами. Потом, подумав немного, берет еще и венчик.
Да, черт возьми, это - война!
Медведь думал, что был готов к любым потрясениям. О подарках Кошки в этом доме слагали легенды. Синице он однажды подарил нечто, удивительно похожее на член, Снегирю - набор для вышивки по льну, а в комнату к Шаю заявился с пустыми руками, зато перевязанный атласными ленточками.
Так что вполне можно было объяснить, почему Медведь косился на сверток в пальцах Кошки с большим подозрением. И не торопился разворачивать, когда Кошке наконец удалось впихнуть его Медведю в руки.
- О Боже, - выдохнул Кошка с притворным ужасом и сделал большие глаза. - Ты, наверное, не умеешь бантики развязывать? Смотри, это просто, я тебе покажу...
- Заткнись, - попросил Медведь хмуро и глубоко вздохнул, прежде чем разворачивать подарок.
В свертке лежала какая-то книжица и маленький выточенный из дерева медведь, стоящий на задних лапах, с продетой через голову вощеной нитью в несколько сложений. Под книгой, правда, шуршало что-то еще, и Медведь, заглянув под нее, слегка потерялся в пространстве и времени.
Это была пачка леденцов. Обычных мятных конфеток, очень популярных на этом побережье. Плоских кружочков в два цвета - зеленый и белый.
- Из волос натряс, да? Удобно... - потусторонне восхитился Медведь, рассматривая леденцы опустошенным взглядом.
- Эй, - позвал Кошка взволнованно и дотронулся ладонью до кохабовского лба, - ты упал?
- Нет, - сказал Медведь и отстранился от горячей кошкиной руки. - По крайней мере, не каучуковый член... Спасибо, Кошка. Я люблю эти конфеты, - и попытался состроить любезную улыбку. Получилась гримаса мученика, но Кошка, вроде бы, не заметил.
- Да, с членом получилось неудобно, - согласился он, покачав головой. - Ну, откуда ж я знал тогда, что вы с ней вместе?
- Кошка, - сказал Медведь с видом человека, общающегося с полным дебилом, - это было сегодня утром.
Кошка посмотрел на него странно и ухмыльнулся.
- Вот я и говорю. Ладно, бывай!
И оставил Медведя наедине с горящим следом своей ладони на лбу и мятными волосистыми леденцами в свертке.
Когда Синица с Медведем спускаются на кухню, вид у них у обоих донельзя мрачный. Снегирю даже хочется им поведать, что он совсем не вяжется с ночными синичкиными ахами, но его пугает одна мысль о том, что Медведь в ответ начнет пересказывать все в подробностях.
- Я отвратительно спала, - говорит Синица агрессивно, и непонятно, к кому она обращается. - Мне снилось, что ночью к нам с Кохабом в постель забралась эта лохматая паскуда.
Снегирь понимающе кивает. Много ли на побережье лохматых паскуд?
Нет, всего одна - Кошка.
Но он все равно спрашивает робко:
- И что она делала, паскуда-то? Надеюсь, просто лежала бревном?
Синица глядит на него злобными звездочками глаз из-под тени, залегшей под челкой.
- Нет, - произносит она мрачно и пояс халата потуже завязывает. - Паскуда... паскудила.
Медведь ставит чашку с чаем на стол. С грохотом. Видимо, настроение у него жуткое - даже к Снегирю не лезет.
- Мне то же самое снилось, - вздыхает он и поглаживает ручку чашки большим пальцем. - Та же паскуда в нашей постели. Паскудничающая...
Снегирю сглатывает:
- А вы это... уверены, что паскуда вам приснилась?
Синица с Медведем переглядываются. Она теребит пояс халата, он гладит свою чашку.
- Уверены, - отвечает Медведь, наконец, за двоих, когда по кухне пулей проносится сама лохматая паскуда.
- С добрым утром, сладенькие, - воркует Кошка, остановившись за их спинами, закинув руки им на плечи и попытавшись зависнуть в воздухе, оторвав ноги от пола.
Лицо у Медведя каменное, Синица замерла с кохабовой чашкой в руках.
- Вам же понравилось, ребята? - говорит Кошка томно и, прикрыв глаза, трется носом сначала о синицыно, потом о кохабово ухо.
Синица давится чаем, которого успела глотнуть. Снегирю приходится вскочить и похлопать ее по спине.
- Да я шучу, шучу! - визгливо смеется Кошка и отскакивает на бесопасное расстрояние от угрожающе скривившего рот Медведя. Кошка засовывает руку в вазочку с мармеладками, кладет целую горсть в рот и, нарочно причмокивая, уходит к лестнице, откуда орет:
- Шай, золотце, а ты, оказывается, такой темпераментный! Я уже несу тебе кофе в постель!..
На этот раз давится уже Медведь, и Синица сочувственно хлопает его между лопаток.
- Расслабьтесь, я снова пошутил, - произносит паскуда голосом миротворца.
И думает, что если бы взгляды умели убивать, то сам Кошка давно бы валялся на заднем дворе, многократно мертвый.
Но взгляды убивать не умеют.
А поэтому Кошка, насвистывая песенку о человеке, у которого были скрюченные ножки, взбирается по лестнице через две ступеньки.
Навестить старого пернатого друга.
Сначала Шаю действительно казалось, что нет ничего лучше, чем в жаркий денек, когда лето в разгаре, усесться в широкой прорехе между ветвями векового дерева, растущего за домом, и греться в переливчатой наливной тени. Здесь можно было даже скинуть тесные перья и стать человеком, привалиться спиной к стволу и на какое-то время расслабиться.
А потом о маленьком секрете Шая узнал Кошка. Отношения с которым у них и без того были такие сложные, что, едва заслышав энергичную кошкину поступь, Шай становился вороном и улетал так далеко, как только мог.
Развилка ветвей этого мускусного, ароматного дерева приносила покой.
Вот почему Шай чуть не навернулся с ветки, когда с веранды ему помахал длиннопалой ладонью неприятно озорной Кошка.
Сглотнув, Ворон старался смотреть четко перед собой.
Только не ему в глаза тольконевглаза невглаза...
Когда Шай повернул голову снова, Кошка сморгнул очень медленно, улыбнулся одними зубами, а потом, раскрыв пасть и высунув ненормально длинный язык, с чувством провел им по своей линии рта.
Отвернулся Шай так быстро и так резко, что у него клацнули сухие косточки под ухом. И пальцами, повлажневшими, в кору дерева вцепился с такой силой, что на ладонях остались следы.
Шай сказал себе: "Ты будешь умной птицей и не станешь глядеть на этого психопата. Тогда он уйдет".
Сказал - и тут же посмотрел.
Кошка поднес ко рту кулак, а сам пихнул себя в щеку кончиком языка изнутри. Несколько раз. Как будто только этого и ждал.
И глаза у него были необычно-радостные. Так и искрились чувством собственного великолепия.
Шай тихонько заскулил себе под нос. И спрятал лицо в ладонях.
С веранды заржали совершенно неблагородным хохотом. Встали на ноги и, судя по эху шагов, ушли.
Правда, Шай все равно услышал, как, войдя в дом, Кошка поймал кого-то (судя по звукам - Снегиря) и сказал ему: "Обожаю этого парня!"
05.08.2011 в 00:54
Пишет dakota.):ХДДДД""""
Кошка, Синица, Снегирь пробегал, PG
Кошка очень удивлен, когда Синица внезапно спрашивает у него, гадал ли он когда-нибудь. Лицо у нее очень серьезное, не выражающее желание надавать ему по заднице: это странно, непривычно и немножко лестно.
- Нет, - отвечает Кошка, от удивления забыв про свои обычные ужимки.
- Отлично! - говорит Синица, и голос у нее вздрагивает от бодрого возбуждения. - Слушай, выползай сегодня ночью на веранду с одеялом. Нагадаю тебе чего-нибудь.
Кошка ухмыляется полным ртом зубов:
- Девочка, это очень похоже на приглашение в эротическое приключение!
Синица отвешивает ему затрещину. Легонькую, одними пальцами. Кошка для верности потирает затылок. И говорит:
- Хорошо, я запомнил. Буду, как штык.
Она разворачивается и уходит, и Кошка бормочет добродушно, так, чтобы она услышала:
- Может, пойму хоть, что Медведь в тебе находит...
Конечно, вечером он берет одеяло в охапку, расклыдвает его на покрытых лаком ступеньках и съезжает на нем верхом, сидя на заднице. Внизу признает, что идея была дурацкая, но, с другой стороны, повод продемонстрировать кому-нибудь полоски синяков на ягодицах и бедрах и сказать, дескать, это они с Синичкой ночью так развлеклись. Он, она и ивовый прутик толщиной в указательный палец.
Кошка чешет зад и, похихикивая, выносит одеяло на веранду. Думает: надо запомнить, отличное же развлечение.
Синица, конечно, запаздывает, и Кошка как раз валяется почти на самой траве, раскинув руки, как морская звезда, и на разные лады повторяет: "Бабы!", чтобы урезонить ее, когда она выскальзывает из дверного проема. В руках - тонкий плед и ворох каких-то свечек, мелков и ниток. Кошка смотрит на все это добро недоверчиво, борется с желанием спросить: "А подарок мой почему не захватила? Упругий, красивый!" и говорит вместо этого с театральной драматичностью:
- Божечки, похоже, мы и вправду собрались гадать!
Синица глядит на него с укором - коронный взгляд, надо сказать, он уе почти научился ее передражнивать - и вываливает все свое добро в кучу на Кошкино одеяло. Говорит:
- Доски холодные, поэтому постелим мы твое одеяло, а накроемся моим пледом.
- Зачем накрываться, детка? - скалит зубы Кошка. - Звезды еще и не такое видали!
- Не паясничай, - смеется она и расставляет то, что принесла, какими-то греческими воинскими колоннами.
Спустя какое-то время Синица смотрит на заскучавшего Кошку и просит его накрыть их обоих пледом. Он ухмыляется во все зубы, и она уже готова дать ему подзатыльник, если он захочет лапнуть ее за бедро, но Кошка на удивление смирен, делает все, как надо, и даже ждет спокойно, пока она закончит с приготовлениями.
Следующие полчаса для Кошки тонут в запахе гадостных ароматических палочек, которые эта безумная женщина зачем-то поставила тлеть на веранде, да так, что их запах прорывается даже под плед. Синица колдует над свечами и мелками, капает чем-то в принесенные плошки, и Кошке, у которого глаза слипаются, даже кажется, что сейчас она попросит отдать ему немного своей крови, а потом окажется, что Синица - давний сектант и всех на побережье завербовала в свою секту, один Кошка уцелел, а он расправится с ней как с главарем секты, и слава его разойдется по всем Вешним Землям...
- Вот черт, расческу забыла, - чертыхается Синица и выскальзывает из-под пледа, идет в дом и поднимается по лестнице. А через щель между пледом и полом просачивается ароматный сизый дымок, и Кошка вдыхает его обоими ноздрями; локти у него уже порядочно затекли...
Возвращается Синица, и впотьмах Кошка видит подсвеченный зеленым - особенности ночного зрения - пластмассовый гребень, по кромке которого бегут веселые пони, мал мала меньше. Он хихикает:
- Твоя прелесть? - но Синица только отмахивается, говорит:
- Нет, братишки, - и, сосредоточенно глядя в блюдечко, куда капала своими непонятностями, начинает обламывать у расчески зубья.
Кто-то, понимает Кошка, прислушавшись, явно ходит вокруг на веранде. И, перегнувшись через Синицу, он приподнимает край пледа и видит Снегиря - в одних штанах от пижамы, тощего, белого, как бумага, и с очень непонятным лицом.
- Чего это вы тут делаете? - мямлит Снегирь и силится рассмотреть, кто это там корчится под Кошкой, ломая его (!) расческу.
Синица оборачивается через плечо, улыбается, машет Снегирю рукой. Снегирь краснеет до кончиков ушей.
Кошка решает, что его надо нейтрализовать, и, влажно улыбнувшись, посылает птичьему брату воздушный поцелуй. Говорит:
- Сладенький, топай в кроватку. У нас консилиум.
Снегирь разворачивается на пятках и уходит, бормоча что-то вроде: "Все вы тут крышей двинулись".
Кошка залезает обратно под плед, гасит их с Синицей странной колдовской темнотой. Она сидит с потерянным видом и расческой без единого зубчика в руках.
Он спрашивает:
- Ну и что ты мне нагадала?
Она отвечает, явно очень расстроенная:
- По-моему, я все испортила. Нужна другая расческа.
Кошка вздыхает тяжело. Снова высовывается из-под пледа и говорит:
- Жди тут, гадалка хренова. Я знаю, где Шай свою держит...
И, поднимаясь по лестнице, думает: "Эх, пернатый, это явно судьба".
URL записиКошка, Синица, Снегирь пробегал, PG
Кошка очень удивлен, когда Синица внезапно спрашивает у него, гадал ли он когда-нибудь. Лицо у нее очень серьезное, не выражающее желание надавать ему по заднице: это странно, непривычно и немножко лестно.
- Нет, - отвечает Кошка, от удивления забыв про свои обычные ужимки.
- Отлично! - говорит Синица, и голос у нее вздрагивает от бодрого возбуждения. - Слушай, выползай сегодня ночью на веранду с одеялом. Нагадаю тебе чего-нибудь.
Кошка ухмыляется полным ртом зубов:
- Девочка, это очень похоже на приглашение в эротическое приключение!
Синица отвешивает ему затрещину. Легонькую, одними пальцами. Кошка для верности потирает затылок. И говорит:
- Хорошо, я запомнил. Буду, как штык.
Она разворачивается и уходит, и Кошка бормочет добродушно, так, чтобы она услышала:
- Может, пойму хоть, что Медведь в тебе находит...
Конечно, вечером он берет одеяло в охапку, расклыдвает его на покрытых лаком ступеньках и съезжает на нем верхом, сидя на заднице. Внизу признает, что идея была дурацкая, но, с другой стороны, повод продемонстрировать кому-нибудь полоски синяков на ягодицах и бедрах и сказать, дескать, это они с Синичкой ночью так развлеклись. Он, она и ивовый прутик толщиной в указательный палец.
Кошка чешет зад и, похихикивая, выносит одеяло на веранду. Думает: надо запомнить, отличное же развлечение.
Синица, конечно, запаздывает, и Кошка как раз валяется почти на самой траве, раскинув руки, как морская звезда, и на разные лады повторяет: "Бабы!", чтобы урезонить ее, когда она выскальзывает из дверного проема. В руках - тонкий плед и ворох каких-то свечек, мелков и ниток. Кошка смотрит на все это добро недоверчиво, борется с желанием спросить: "А подарок мой почему не захватила? Упругий, красивый!" и говорит вместо этого с театральной драматичностью:
- Божечки, похоже, мы и вправду собрались гадать!
Синица глядит на него с укором - коронный взгляд, надо сказать, он уе почти научился ее передражнивать - и вываливает все свое добро в кучу на Кошкино одеяло. Говорит:
- Доски холодные, поэтому постелим мы твое одеяло, а накроемся моим пледом.
- Зачем накрываться, детка? - скалит зубы Кошка. - Звезды еще и не такое видали!
- Не паясничай, - смеется она и расставляет то, что принесла, какими-то греческими воинскими колоннами.
Спустя какое-то время Синица смотрит на заскучавшего Кошку и просит его накрыть их обоих пледом. Он ухмыляется во все зубы, и она уже готова дать ему подзатыльник, если он захочет лапнуть ее за бедро, но Кошка на удивление смирен, делает все, как надо, и даже ждет спокойно, пока она закончит с приготовлениями.
Следующие полчаса для Кошки тонут в запахе гадостных ароматических палочек, которые эта безумная женщина зачем-то поставила тлеть на веранде, да так, что их запах прорывается даже под плед. Синица колдует над свечами и мелками, капает чем-то в принесенные плошки, и Кошке, у которого глаза слипаются, даже кажется, что сейчас она попросит отдать ему немного своей крови, а потом окажется, что Синица - давний сектант и всех на побережье завербовала в свою секту, один Кошка уцелел, а он расправится с ней как с главарем секты, и слава его разойдется по всем Вешним Землям...
- Вот черт, расческу забыла, - чертыхается Синица и выскальзывает из-под пледа, идет в дом и поднимается по лестнице. А через щель между пледом и полом просачивается ароматный сизый дымок, и Кошка вдыхает его обоими ноздрями; локти у него уже порядочно затекли...
Возвращается Синица, и впотьмах Кошка видит подсвеченный зеленым - особенности ночного зрения - пластмассовый гребень, по кромке которого бегут веселые пони, мал мала меньше. Он хихикает:
- Твоя прелесть? - но Синица только отмахивается, говорит:
- Нет, братишки, - и, сосредоточенно глядя в блюдечко, куда капала своими непонятностями, начинает обламывать у расчески зубья.
Кто-то, понимает Кошка, прислушавшись, явно ходит вокруг на веранде. И, перегнувшись через Синицу, он приподнимает край пледа и видит Снегиря - в одних штанах от пижамы, тощего, белого, как бумага, и с очень непонятным лицом.
- Чего это вы тут делаете? - мямлит Снегирь и силится рассмотреть, кто это там корчится под Кошкой, ломая его (!) расческу.
Синица оборачивается через плечо, улыбается, машет Снегирю рукой. Снегирь краснеет до кончиков ушей.
Кошка решает, что его надо нейтрализовать, и, влажно улыбнувшись, посылает птичьему брату воздушный поцелуй. Говорит:
- Сладенький, топай в кроватку. У нас консилиум.
Снегирь разворачивается на пятках и уходит, бормоча что-то вроде: "Все вы тут крышей двинулись".
Кошка залезает обратно под плед, гасит их с Синицей странной колдовской темнотой. Она сидит с потерянным видом и расческой без единого зубчика в руках.
Он спрашивает:
- Ну и что ты мне нагадала?
Она отвечает, явно очень расстроенная:
- По-моему, я все испортила. Нужна другая расческа.
Кошка вздыхает тяжело. Снова высовывается из-под пледа и говорит:
- Жди тут, гадалка хренова. Я знаю, где Шай свою держит...
И, поднимаясь по лестнице, думает: "Эх, пернатый, это явно судьба".
-
-
07.08.2011 в 22:47а я сейчас в днявку все остальное залью!